Еле ворочая языком, она издала невнятное бормотание. И вдруг: «Я их породила», — промычала старуха, затем после нескольких мучительных, тщетных попыток облечь в слова непокорную мысль, опять наступило молчание, прерываемое хриплым дыханием.

Но вот тело содрогнулось от пробежавшей судороги, и почти совсем четко у нее вырвалось связное высказывание:

— Но несмотря ни на что… я бы хотела… подержать моего правнука.

Едва Кадфаэль поднял голову, как она закрыла глаза. Не было ни малейшего сомнения, что в этом движении выразилась ее воля, а не немощь умирающей. Оставалась еще встреча со священником — со всеми прочими она покончила счеты.

Больше она уже ничего никому не сказала, даже священнику. Она терпеливо выслушала его наставления и, сделав над собой усилие, ответствовала, как полагается, движением век на его настойчивые вопросы, осознала ли она свои грехи, раскаивается ли в них и просит ли за них отпущения. Едва он произнес, что отпускает ей грехи, как она тут же испустила дух.

Сюзанна простояла над нею до самого конца, не вымолвив ни одного слова. Когда все было кончено, она наклонилась и поцеловала бабушку в морщинистую щеку и холодеющий лоб, вложив в поцелуй чуть больше нежности, чем требовало простое выполнение долга, но лицо ее при этом хранило мраморное спокойствие. Затем Сюзанна спустилась вниз, чтобы проводить Кадфаэля до двери и высказать благодарность за все внимание, которое он оказывал покойной.

— Я знаю, что вы гораздо больше положили на нее трудов, чем стоит ваше вознаграждение, — сказала Сюзанна своим обманчиво безмятежным голосом, изогнув губы в невеселой улыбке.

— И это вы мне говорите? — ответил он вопросом и увидел, как напряглись углы ее рта. — С годами я почувствовал к ней уважение, почти полюбил. Хотя она этого не ждала и не требовала. А вы?

Сюзанна шагнула с последней ступеньки, возле которой, прислонившись к стене, сидела на корточках Раннильт. Девушка боялась приставать с непрошеной помощью, но как преданный страж, не покидала своего поста. С тех пор, как Сюзанна, сняв плащ, вышла со свечой из своей комнаты, потому что для нее появилась работа, Раннильт все время ждала, готовая по первому зову кинуться на помощь.

— Мне кажется, в этом доме вряд ли кто-нибудь любил ее и вполовину так сильно, как вы, — задумчиво сказал брат Кадфаэль.

— И вряд ли так сильно ненавидел, — возразила Сюзанна, вскинув голову и сдержанно сверкнув на него своими серыми глазами.

— Любовь и ненависть часто уживаются, — спокойно сказал Кадфаэль. — И в том и другом можете не сомневаться.

— И не буду. Сейчас мне надо возвращаться к ней. Это моя забота, и я отдам ей последний долг. — Оглянувшись назад, она приветливо обратилась к Раннильт: — Раннильт, возьми фонарь у мастера Уолтера и посвети брату Кадфаэлю. А потом иди спать. Тебе больше ничего не надо делать.

— Я бы хотела остаться с вами, — робко попросила Раннильт. — Уже поздно, а вам будет нужна горячая вода и полотенца, и надо будет помочь ее поворачивать или сбегать за чем понадобится.

Как будто там без нее было недостаточно народу! Вокруг кровати собрались сын, внук, жена внука, но искренне ли они оплакивали смерть старухи? Почтенная Джулиана слишком зажилась на свете, для них ее смерть значила только, что одним ртом станет меньше, когда ее похоронят, не говоря уж об ее злом языке и чересчур остром глазе, — с ее уходом всем будет спокойнее!

— Ну ладно, так и быть! — согласилась Сюзанна, долгим взглядом поглядев на полудетское личико с огромными глазами, смотревшими из полумрака: перед тем как выйти, Уолтер погасил все свечи, оставив гореть только одну; тут же стоял нечаянно забытый фонарь.

— Завтра подольше поспишь, к утру ты успокоишься, и тогда уж тебя сморит сон. Приходи, когда проводишь брата Кадфаэля через двор. Мы с тобой ее обрядим.

— Ты там была? — ласково спросил Кадфаэль, следуя за Раннильт по темному проулку. — Ты видела, как это случилось?

— Да, сэр. Я никак не могла уснуть. Вы были здесь в то утро, когда все на хозяйку набросились, даже старая бабушка сказала, что она должна уступить свое место… Вы же знаете…

— Да, я знаю. А ты из-за нее расстроилась?

— Госпожа никогда меня не обижала. — Сказать, что Сюзанна кого-нибудь пожалела и приласкала, даже у Раннильт не повернулся бы язык; слишком холодно она держалась, чтобы можно было отнести к ней такие слова. — Нечестно было так на нее набрасываться и выпихивать, как чужую!

— И ты не могла уснуть, а все сидела, и слушала, и жалела ее. А потом ты зашла в дом. Когда это было?

Раннильт описала ему все так, точно это было у нее сейчас перед глазами. Она сообщила все, что помнила, и почти слово в слово пересказала то, что произошло между бабушкой и внучкой; рассказала, как услышала крик, который предшествовал припадку Джулианы, влетела в холл и увидела, что старуха закачалась, засипела и схватилась за грудь, как лампа в ее руке перевернулась и она вниз головой покатилась с лестницы.

— И там не было ни души? Близко к ней, наверху лестницы?

— Нет, нет! Что вы! Она выронила лампу во время падения. — Горящая змейка, от которой сыпались искры, и вспыхнувший от нее ярким пламенем растрепанный конец веревки в представлении Раннильт не имели никакого отношения к тому, что случилось. — А потом стало темно, и хозяйка сказала: «Постой, не шевелись», — и принесла свечку.

Да, все так. Джулиана просто упала. Никто не помог ей упасть, единственные свидетельницы были внизу. И если бы они вовремя не подоспели на помощь и не послали сразу за ним, он не успел бы перед смертью повидать Джулиану. И уж тем более не услышал бы ее последних предсмертных слов: «Я их породила… Но несмотря ни на что… я бы хотела подержать моего правнука…»

Это можно понять: ее внук, единственный человек, которого она обожала, женился, и ее гордый дух, наверно, загорелся желанием обнять на прощание дитя следующего поколения!

— Нет, девочка, на улицу меня не провожай! Тебе пора домой, я уж тут знаю дорогу.

Диковатая и робкая, девушка молча ушла. А Кадфаэль в глубокой задумчивости воротился к себе, довольствуясь тем, что услышал и что должно было помочь расставить все по своим местам; однако просветление не наступало. Во всяком случае в этой смерти нет ничего зловещего. Джулиана упала с лестницы, когда рядом с ней никого не было, ее припадок не подлежал никакому сомнению, с ней в третий раз повторилось то же самое, что уже случалось дважды. Семейные раздоры, принявшие в тот день такую грубую форму, вполне могли так взволновать немощную и раздражительную старушку, что у нее вдруг отказало сердце. Скорее уж странно, что этого не случилось гораздо раньше. Однако, сколько ни убеждал себя Кадфаэль, его рассудок никак не соглашался отделить эту смерть от предшествующей и от преступления, в котором обвиняли Лиливина. Где-то все же наверняка прячется ниточка, которая все это связывает! Ведь не по прихоти слепого случая на один и тот же дом вдруг посыпались все эти несчастья. Первый толчок дала этой цепи чья-то человеческая рука, а дальше события покатились одно за другим. Только вот где и на чем оборвется вереница несчастий? Пытаясь найти ответ на эти вопросы, Кадфаэль полночи не сомкнул глаз.

В комнате покойницы горела единственная лампа, словно недреманное огненное око, взирающее на ее изголовье. Над городом нависла безмолвная тьма, ночь перешагнула за середину. Рядом с кроватью, сложив руки на коленях, сидела Сюзанна, наконец-то давая себе отдых после всех трудов. В изножии кровати примостилась Раннильт; она очень устала, но ни за что не хотела уходить к себе на кухню, зная, что все равно не сможет заснуть. Три женщины — две живые и одна мертвая — были связаны в эти часы безмолвной родственной близостью, словно островок, отделенный от остального мира.

Джулиана лежала на кровати строгая и прямая, волосы ее были расчесаны и приглажены, лицо открыто, тело накрыто простыней до подбородка. Судорожная гримаса, исказившая ее лицо, постепенно сходила с него, и разгладившиеся черты приняли мирное выражение.